Первым гостем вновь возвратившегося в эфир шоу “Белая Рубашка” стал Сергей Моргунов. Все знают его как военного фотографа, но в первую очередь он — оператор. Работы Сергея публиковались в The New York Times, он часто снимает для российского телеканала “Дождь”, большинство крупных украинских медиа так или иначе публиковали его фото или видео. Как говорит сам Сергей, военным фотографом его можно назвать с натяжкой, ведь участвовал он  только в одном конфликте — в Донецкой и Луганской областях, а также в Крыму во время аннексии.

Ты ехал в Крым без определенного направления от медиа? Просто, чтобы разобраться в сложившейся ситуации?

Началось всё 18 февраля, когда я случайно заснял убийство Виталия Васильцова на Большой Житомирской. Это был первый видеофакт убийства. Он разлетелся по всем СМИ. Я понял, что важно бросать в мир — стримить.

Очень много было мусора в СМИ касательно событий в Крыму. Мне важно было самому разобраться, что происходит. Я взял билет и поехал на Крымский полуостров, спросил у Кати Сергацковой, где лучше остановиться. Она предложила остаться у них. Мы ездили по всему полуострову,  общались с другими журналистами. Видео снимал, выкладывал все это в YouTube. Это нужно было людям. Я не делал никакого анализа, а просто показывал документалистику. Делайте выводы сами.

Это нужно было людям. Я не делал никакого анализа, а просто показывал документалистику. Делайте выводы сами.

До какого периода ты был в Крыму? 

Я был до 14 марта. Тогда в Крым поехала моя очень давняя подруга Шура Рязанцева вместе с рядом журналистов. “Беркут” взял их в плен. Потом их увезли в Севастополь, ФСБ допрашивали, военная контрразведка. Мы посвятили очень много времени поискам. До референдума я там не остался. Вернуться уже не получалось, потому что тогда о моем блоге знали ФСБ. Я везде засветился, где только можно.

Вместо этого я поехал в Луганск. Был на  первом референдуме. Мне казалось это китайской подделкой. Я не верил в тот момент, что там будут подобные события, как в Крыму, или вообще, что дойдет до военного конфликта. Смотрел и думал — чушь. Ничего из этого не получится. Когда начались окружения военных частей и когда брали штурмом Луганскую погранчасть, я начал понимать, что там все серьезно.

Смотрел и думал — чушь. Ничего из этого не получится. Когда начались окружения военных частей и когда брали штурмом Луганскую погранчасть, я начал понимать, что там все серьезно.

Куда ты поехал дальше после Луганска? 

После Луганска я вернулся в Киев. Происходило переваривание, осознание всего, что происходит. Потом мы вместе с Маси Найемом поехали в Донецкую область. Война началась. Мы ехали отвезти бойцам помощь. Тогда был большой риск напороться на чужие блокпосты или ДРГ (диверсионно-разведовательные группы — прим. ред.). Все было перемешано. Нам повезло, мы не напоролись.

В АТО есть определенная грань. Когда ты подъезжаешь, впечатление такое, будто воздух заряжен другой информацией. Тогда мы почувствовали, что куда-то приближаемся. Не знаю, смерть это или война. Сложно объяснить, что это за граница. Когда мы её пересекли, начали понимать, что нужно быть осторожными.

Аккредитация у тебя была какая-то? 

Тогда у многих журналистов не было аккредитации. Государство было такое призрачное. У нас только появился президент. Россия еще не признала, что в Крыму были русские солдаты. У нас ещё даже не было нового парламента.

Сейчас мы перейдем к ролику “Я тут”, который вчера опубликовал сайт Platfor.ma. Расскажи, у кого появилась идея, как вы снимали?

Пресс-офицер 128-й бригады, соратник и подруга Наташа Мещерякова — она была с нами в одной волонтерской группе, с этого лета она пошла на службу, проработала во “Фантоме” 1 год — попросила меня, чтобы я сделал портреты бойцов. Грубо говоря, дембельский альбом. Они собирались готовить книгу о бригаде.

Мы с Наташей решили записать видео, где бойцы рассказывают, почему они пришли. Это была её идея от начала до конца. Я предложил идею сюжета. Наташа написала закадровый текст за 15 минут. В позднее время не спал полковник Бондарь. Он — легендарный боец, его многие знают по Дебальцево, по Луганскому аэропорту. Мы говорим: “Так, Евгений Иванович, давайте начитывать.” Мне показалось, что для него это тоже близкая история. За ночь мы сделали этот ролик.

Я не знаю, снимаешь ли ты фильм, который в перспективе планируешь превратить в что-то большее, но, кажется, от тебя ждут этого. 

Я уже два года переосмысливаю и пытаюсь понять, что я хочу сделать о Крыме. У меня было много материалов оттуда. Я даже собирал его у других ребят, которые там снимали. Мне нравится, что у нас возродилось документальное кино, но должно пройти время. Мы очень подвержены этим мгновенным рефлексиям касательно определенных ситуаций, которые происходят.

Я до сих пор вспоминаю конец истории с Донецким аэропортом, когда взорвали опоры. Часть наших ребят погибли, а часть взяли в плен. Так получилось, что в эту же ночь я выезжал в Донецкую область. По дороге читаю новости и понимаю, что там страшный бой. Когда я приезжаю, то узнаю, что все эти события были три дня назад. Страна переживала постфактум это все. Мы, действительно, подвержены этим рефлексам, сразу верим всему, что говорят. Нам нужно осознание. Думаю, если в документалистике и будет что-то глубокое, то это придет со временем, через пару лет.

Мы сразу верим всему, что говорят. Нам нужно осознание. Думаю, если в документалистике и будет что-то глубокое, то это придет со временем, через пару лет.

В себе какие-то психологические перемены видишь? Есть у тебя какая-то травма? 

Мне казалось, что у меня было посттравматическое расстройство. Я был склонен к перемене настроения. Очень легко заводился, если что-то касалось патриотических вопросов. Сейчас я научился себя контролировать. Не знаю, осталась со мной эта травма или нет.
Я презираю войну и тех, кто её создает.

Благодарим ресторан “GRUN” за теплую атмостферу.