Можно бесконечно смотреть, как горит огонь, как течет вода, а также слушать и читать, как рассказывает о знаменитом и уникальном  Владимире Набокове самый известный украинский «набоковед»  Михаил Назаренко. Недавно он побывал на Радио (А), чтобы прочитать в эфире лекцию о великом писателе. 

«Набоков — это не Толстой, который сидит в Ясной Поляне и косит траву, когда ему хочется»

Набоков — один из самых больших трудяг в русской литературе. Он играл в футбол, занимался боксом и тренировал по боксу. Он был тренером по теннису. Занимался переводами. Занимался преподаванием английского и русского языков. Читал лекции по русской и зарубежной литературе уже в Америке.

Был крупным энтомологом своего времени. И некоторые его идеи ученые, специалисты по бабочкам, смогли оценить буквально в последние годы — попадалось мне несколько научных публикаций на эту тему. Так что Набоков — это не Толстой, который сидит в Ясной Поляне и косит траву, когда ему хочется. Это человек, который зарабатывал на жизнь себе и своей семье литературным и не только трудом.

Набоков уникален не только этим. Это единственный в литературе XX века всемирно известный писатель, ставший классиком двух литератур — и русской, и американской.

Когда его сравнивали с Джозефом Конрадом он даже обижался, потому что Конрад не был польским писателем, для него английский был единственным языком его книг.  А Набоков сначала стал если не всемирно, то «всеэмигрантски» известным автором, а потом сумел достичь еще большей славы в Америке и в Европе.

«Для него это был отъезд на время, потому что никто не верил, что большевики продержатся долго. Оказалось — на всю жизнь»

Набоков родился в 1899 году. Это был богатый год для русской прозы. В тот год родились и Юрий Олеша, и Андрей Платонов. Семья Набокова — богатая по материнской линии и аристократическая по отцовской.

Владимир Дмитриевич Набоков, отец писателя, был известным русским общественным деятелем, впоследствие – одним из лидеров Партии Кадетов [Конституционно-демократическая партия — ред.]. Человек очень благородный, и это благородство он передал сыну. Набоков уже в детстве понял, что есть какие-то вещи, которые неприличны, к примеру – антисемитизм. При том что значительная часть его родственников антисемитами были и совершенно не приняли женитьбы Набокова-младшего на Вере Слоним уже в эмиграции.

Если верить Набокову, в раннем детстве единственное русское слово, которое он знал, было «какао», остальные слова были английскими

Смерть отца — он погиб в эмиграции, заслонив от пули Милюкова, стала для Набокова настоящей травмой [покушение эмигрантов-монархистов на П. Н. Милюкова произошло в Берлине 28 марта 1922 года. Отцу писателя было 52 года — ред.].  Была перерезана ниточка, которая соединяла его с прошлым, с его идеальным детством, как он сам это называл, с жизнью в России. И неслучайно, что эта нелепая и неожиданная смерть самого близкого человека возникает в его книгах снова и снова — то в трагическом, то, наоборот, в фарсовом варианте.

Писать стихи Набоков начал еще в гимназии. Первый сборник так и назывался «Стихи», издан в России в 1916 году. Поэтом Набоков был даже не второстепенным, а третьестепенным, эпигоном самых популярных русских авторов — от Фета до Блока. Но потом, уже в эмиграции, так же как вырабатывал прозу, выработал и свои стихи, свою поэзию. Написанная уже в эмиграции поэма «Слава» — одна из лучших русских поэм, написанных в XX веке. Хотя, может, из любви к Набокову я и преувеличиваю.

Если верить Набокову, а верить ему можно не всегда, он был великим мистификатором, и в последние десятилетия жизни во много придумывал себе биографию — и сейчас биографы занимаются тем, что очищают факты от его домыслов и игр… Так вот, если верить Набокову, в раннем детстве единственное русское слово, которое он знал, было «какао», остальные слова были английскими. Это некоторое преувеличение, конечно, потому что когда ему пришлось переводить некоторые свои тексты на английский язык, было видно по ним, что владеет он им еще не в таком совершенстве, как впоследствии.

Набоков уже в детстве понял, что есть какие-то вещи, которые неприличны, к примеру – антисемитизм

Если верить Набокову, то расставание с родиной — он уехал через Крым, затем через Константинополь (Стамбул) в Европу, для него не было тогда травмой. Для него это был отъезд на время, потому что никто не верил, что большевики продержатся долго. Оказалось — на всю жизнь. И в той же поэме «Слава», которую я упомянул, Набоков проигрывает и другой вариант своей биографии:

И виденье: на родине. Мастер. Надменность.
Непреклонность. Но тронуть не смеют. Порой
перевод иль отрывок. Поклонники. Ценность
европейская. Дача в Алуште. Герой.

Этот вариант благополучной советской судьбы Набоков отметал решительно. Он четко проводил границу между собой и теми, кто потом возлюбил Сталина и большевиков за восстановление Российской империи в новой инкарнации, от монархистов-черносотенцев, и причислял себя к той сравнительно небольшой группе русской эмиграции, которые не могли смириться с советским режимом — как с любой тиранией.

«Ну вот что это за книга — «ехало-ехало и не приехало»

Набоков учился в Кембридже. Эти годы возникают у него и в романе «Подвиг», и в «Университетской поэме», и в романе «Истинная жизнь Себастьяна Найта». И, пожалуй, именно тогда начал складываться Набоков-писатель, который все видит под особым углом зрения. И этот угол зрения — ощущение непрочности того, что его окружает. Была жизнь, которая исчезла, и теперь надо строить новую. Через несколько лет погибает отец — надо по-новому строить свою жизнь и свою личность. Поэзия, которая в общем-то оказывается никому не интересна… Оказывается, что надо делать что-то еще, надо создавать прозу. И вот эта непрочность, хрупкость жизни, тем более повышает ее ценность.

Чем больше, чем лучше Набоков пишет, тем большее раздражение он вызывал у своих современников

Ранние рассказы и даже первые романы Набокова,  «Машенька» и «Король, дама, валет» не были особо популярны. Жена Бунина вспоминала, как спрашивала в библиотеке, кого берут из современных русских писателей: «Ну вот Сирина берут?». Почему Сирина? Потому что Набоков все свои русские произведения почти сперва публиковал под этим псевдонимом в честь сказочной птицы  из русского фольклора – В. Сирин или Владимир Сирин. И Набоковым он собственно стал уже в Америке.

Так вот, жена Бунина спрашивала: «А вот берут «Машеньку?». А ей отвечали: «Нет, не берут». Потому что ну вот что это за книга – «ехало-ехало и не приехало». Русскому читателю нужно что-то понятное, не только советскому, но и эмигрантскому читателю нужно было что-то понятное. Но Набоков на такие компромиссы не шел.

И когда жена Владислава Ходасевича, замечательного поэта, которого Набоков очень высоко ценил (и это было взаимно)…. Так вот, когда жена Ходасевича Нина Берберова узнала, что в журнале «Современные записки», лучшем в Париже журнале русской эмиграции, будет напечатан совершенно замечательный, гениальный роман. «А кто автор? Сирин?». И она вспоминала много лет спустя, какова была ее реакция тогда: «Из этого не выйдет нашего Олеши». То есть Юрий Олеша, автор «Зависти», был тогда даже для эмигрантов неким эталоном того, какой должна быть новая проза. Но вышла «Защита Лужина», и стало понятно, что это не просто Олеша, что это лучше, чем Олеша.

Русскому читателю нужно что-то понятное, не только советскому, но и эмигрантскому читателю нужно было что-то понятное. Но Набоков на такие компромиссы не шел

При том, что и Набоков, И Олеша, и, казалось бы, такие далекие от них писатели как Ильф и Петров, которых Набоков любил и ценил, решали в чем-то схожие проблемы – и эстетические, и идейные. Идейные – как писать и о чем писать после революции, какими бы разными не были их взгляды на это событие. Эстетические – как писать после и Бунина, и Андрея Белого и тд. Набоков впитал в себя и всю русскую традицию, и весь европейский модернизм. Кроме, разве что, Кафки. Он отрицал, что читал в Европе «Процесс» и «Замок», но в этом можно усомниться – главный герой «Приглашения на казнь» Цинциннат Ц. Уж очень напоминает о Йозефе К. Кафкианском,  В любом случае, и Джойс, и Пруст, и Бунин, и Белый были им очень крепко усвоены, но превращены во что-то совершенно-свое.

Чем больше, чем лучше Набоков пишет, тем большее раздражение он вызывал у своих современников. Почему? Потому что чем должен заниматься молодой русский писатель в эмиграции. Он должен, естественно, страдать по Родине, он должен писать о глубочайших проблемах человеческого духа. В общем все, что делали Толстой и Достоевский, только в эмиграции.

Набоков писал о глубочайших проблемах человеческого духа, только делал он это совершенно иначе. И поэтому многие современники полагали, что Набокову вообще не о чем писать, что пишет он, несомненно, красиво, но писать ему не о чем. Это, безусловно, не так, и  печально, что это ложное представление у многих людей, которые мало читали Набокова, сохранятся до сих пор.

Враги, литературные войны и пошлость тоталитаризма

В числе самых больших врагов Набокова были Зинаида Гиппиус, которая когда-то по первым стихам предсказала, что никогда из Набокова писателя не выйдет, и Георгий Иванов, который не мог простить Набокову, что тот написал разгромную рецензию на роман его жены Ирины Одоевцевой. Ну и Набоков отвечал им тем же. Вот эпиграмма 30-ых годов на Георгия Иванова:

Такого нет мошенника второго
Во всей семье журнальных шулеров!
– Кого ты так? – Иванова, Петрова,
Не все ль равно? – Позволь, а кто ж Петров?

Литературные войны в эмиграции шли и по более серьезным поводам. Парижские поэты – Адамович  и тот же Иванов – говорили, что главный русский поэт, это, конечно, Лермонтов. Ходасевич и живший в Берлине Набоков утверждали, что, конечно же, Пушкин. Каким бы парадоксальным не показалось это сравнение, но Набоков в прозе добивался примерного того же, что и Пушкин в поэзии.

Возможно, ярче всего это заметно в его последнем русском романе «Дар», вершине его творчества, как полагают многие: как вместить в текст весь мир, как рассказать одну частную историю так, чтобы читатель испытал то же, что автор, то же, что герой – ощущение того, что мир огромен, сложен, прекрасен, что главная задача человека – вобрать его в себя.

Сергей Аверинцев [известный советский и российский филолог, культуролог, переводчик – ред.] говорил о «Евгении Онегине», что это произведение глубоко моральное и глубоко оптимистичное не потому, что там показывается какая-то высокоморальная история, не потому, что там заканчивается все хорошо – заканчивается как раз все для всех плохо. Сам ритм текста оказывается радостью. Сам ритм текста несет благую весть.

Пошлость эстетическая, несовершенство этическое и гнусность политическая для Набокова всегда очень тесно связаны 

То же самое можно сказать и о Набокове. Герой «Дара», Федор Константинович Годунов-Чердынцев, молодой поэт, начинающий прозаик, потерял все, что возможно – как и Набоков: Родину, отца. Но то, что дано ему взамен, это с лихвой искупает – возможность не просто видеть мир, но и рассказать о том, что ты видишь. Или, как говорил Цинциннат Ц., «Я кое-что знаю, я кое-что знаю».

И еще раз подчеркну: Набоков сочувствует своим героям, как, собственно, сочувствует и людям вообще, потому что люди смертны. И в мире Набокова страшна не смерть человека, потому что она открывает ему путь на ту сторону, страшно тем, кто остается, кто переживает эту смерть. Это одна из причин, почему Набоков ненавидел тоталитаризм любой марки. У него есть гениальный рассказ «Облако, озеро, башня» о жутких немецких обывателях, которые мучают бедного русского эмигранта. И это такой сборный образ тоталитаризма – любого тоталитаризма.

И тоталитаризм по Набокову ужасен еще и тем, что он пошл. Пошлость  – одна из главных категорий в его эстетике. А иллюстрировал он это примером из письма Гоголя. Гоголь как-то рассказывал, что видел одного немца, который ухаживал за молодой немкой, и как он это делал: он арендовал двух лебедей, брал их под мышки, подплывал с этими лебедями под окно и пел серенаду. Вот это такая идеальная пошлость. И пошлость эстетическая, несовершенство этическое и гнусность политическая для Набокова всегда очень тесно связаны. Поэтому герой «Дара», когда ищет корни русской революции, находит он их не в политике, а как раз в эстетике – в эстетике Белинского, Чернышевского, Добролюбова.

«Следующий рейс парохода, на котором Набоков отправился в США,  был потоплен немцами»

Итак, Набоков к началу Второй Мировой войны стал одним из главных писателей русской эмиграции – из молодого поколения безусловно лучшим. И тут он заходит в тупик. Романом «Дар» по сути он сказал все, что хотел сказать в рамках русской литературы. Он начал писать продолжение «Солюкс Рекс» («Одинокий король»), но так его и не закончил.

Он переезжает из Германии во Францию, потому что в гитлеровском рейхе его жене-еврейке и его сыну делать было нечего. Разрешение на выезд им подписал один из убийц отца Набокова – прекрасно русский монархист прописался в гитлеровской Германии. 

Он нищенствует по сути в Париже и живет полуслучайными гонорарами. У него на самом деле даже письменного стола не было – он пристраивался на унитазе и там сидел и писал, больше было негде, закрывается журнал «Современные записки», где он публиковался с 1929 года. И, по счастью, его добрый друг писатель Алданов передал ему приглашение: присланное самому Алданову, читать лекции по литературе в американских университетах.

Он нищенствует по сути в Париже и живет полуслучайными гонорарами. У него на самом деле даже письменного стола не было – он пристраивался на унитазе и там сидел и писал, больше было негде

Набоков с семьей уезжает, и следующий рейс того парохода, на котором они ехали, был потоплен немцами. Он чудом спасся и здесь. Он приезжает в Америку уже как автор первого романа, написанного по-английски – то есть он решил перейти на английский, еще продолжая писать по-русски. Этот роман –  «Истинная жизнь Себастьяна Найта» – очень хороший, хотя, безусловно,  и не лучший у него. Интересен он тем, что Набоков явно мысленно написал его на русском, а потом переводил на английский.

Когда переводчики стали переводить его обратно на русский, оказалось, что некоторые фразы, которые обычно звучать по-английски, на русском оказываются нагружены набоковскими аллитерациями: «если шелк моего кашне коснется щетины моей щеки, то я лишусь чувств». Это просто буквальный перевод, и, оказывается, вот, что Набоков хотел сказать. И этот роман уже сложнее структурно, чем даже тот же «Дар». Я пытался подсчитать, сколько там уровней, на которых можно понимать и сбился, по-моему, на пятом.

«В какой-то момент Набоков в отчаянии понес «Лолиту» к мусоросжигателю»

Набоков преподает, Набоков работает с коллекциями бабочек в крупнейших университетах Америки, и ему приходится начинать все с начала. Он никому не известный писатель, который пишет, да пишет он талантливо, но мало ли кто в Америке пишет талантливо. С этим связан еще один миф – что Набоков написал Лолиту, чтобы создать скандал вокруг своего имени, ну и таким образом заработать и финансовый капитал, и капитал социальный.

Это не так. Набоков не хотел скандала, во-первых, и во-вторых, он понимал, что «Лолиту» будет напечатать очень трудно, или вообще невозможно. Поэтому он с раздражением говорил, что “если б я сделал Лолиту мальчиком или велосипедом, то не было бы ни у кого проблем. Но о маленьких девочках было нельзя.

В какой-то момент Набоков даже в отчаянии понес роман к мусоросжигателю, но, к счастью, жена Вера его перехватила. Вера Слоним была сама по себе очень талантливым, очень наблюдательным человеком, и без нее, как все признавали, Набоков не сложился бы как писатель. Они идеально дополняли друг друга,  что не мешало Набокову заниматься творчеством, в то время как Вера занималась хозяйством и даже носила чемоданы при переезде.

Набоков единственный раз изменил жене. Вера, узнав об этом, сказала: «Ну и уходи к ней». Набоков в ужасе вернулся к жене и написал одно из лучших признаний в любви в русской литературе

Набоков был красавцем и пользовался большим успехом у женщин. Насколько известно, Набоков единственный раз изменил жене. Вера, узнав об этом, сказала: «Ну и уходи к ней». Набоков в ужасе вернулся к жене и написал одно из лучших признаний в любви в русской литературе: главу в «Даре», где Федор влюбляется в Зину Мерц, прототипом которой как раз и была Вера. Она это, правда, отрицала. Вера вообще старалась скрыться в тени Набокова и, будь ее воля, она бы даже отрицала, что он ей посвящал все свои романы. Чрезмерная скромность. А в «Себастьяне Найте» он как раз проиграл этот вариант: что было бы с ним, если бы он ушел от своей идеальной подруги. Ну для Найта это закончилось смертью.

Итак, Набоков пишет Лолиту, не может ее нигде опубликовать, издает ее наконец в Париже в полупорнографическом издательстве «Олимпия», где печатались Генри Миллер, и Лоренс Дарелл, и множество низкопробных авторов. И не было бы никакого скандала,  если бы Грэм Грин не назвал «Лолиту» в числе лучших романов года, а один из американских ханжей возмутился и Грином, и Набоковым.

Вот тут-то и начался судебный процесс – можно ли ввозить «Лолиту» в Америку или нельзя. Началась слава, которая принесла Набокову мировое признание, большие деньги, влияние… и лишила его Нобелевской премии. Несколько раз выдвигали, и несколько раз кандидатуру отклоняли, мол как можно «такому порнографу давать нашу честную Нобелевскую премию».

«Вот интересно: встречался ли Набоков  с Фредди Меркьюри, который в том же Монтрё записывал свои песни»

Последние полтора десятилетия своей жизни Набоков прожил в Швейцарии. Что интересно и, мне кажется, важно. Всю жизнь у Набокова не было своего дома. Дом  у него остался в России. Сестра его, кстати, приезжала в Ленинград, в родные места. Набоков отказался это делать, хотя в последнем своем романе проиграл такой возможный  вариант: как он приезжает в СССР, как за ним следят кагэбисты, как нему тайно приходят простые советские люди и говорят, как они любят его книги.

Что в общем-то правда (могло бы быть правдой): и кагэбисты бы следили, и советские люди любили бы его книги – например Андрей Битов и Аксенов явно испытали его влияние. Но он жил в гостиничном номере в Монтрё. Вот интересно себе представить: встречался ли он с Фредди Меркьюри, который в том же Монтрё записывал свои песни.

Постепенно Набоков становился классиком американского постмодернизма. Он оказал огромное влияние на постмодернистскую литературу конца XX века, и самые странные формы его новых романов оказывались восприняты более поздними писателями. Роман «Бледное пламя» – это поэма с огромными безумным комментарием и даже указателем имен и названий в конце. Отсюда уже прямая дорога к «Хазарскому словарю» Милорада Павича, например.

Набоков много переводил. Переводил себя на английский с русского и с английского на русский. К сожалению, он сам признавал, что русский язык его значительно «заржавел», и русская «Лолита» уступает оригиналу. В общем-то те, кто считает, что Лолита – слабый роман, могу только посоветовать возвести свой английский в ту степень, которой требуют книги Набокова, и прочитать, что ж там было написано.

Он перевел – и много лет на это потратил – «Евгения Онегина» на английский. Сделал подстрочник и огромный комментарий в двух томах, один из лучших, которые вообще существуют в филологии.

К нему еще успели приехать некоторые русские писатели,  Белла Ахмаддулина, например, и сказать ему то, что ему надо было услышать: что его читают, что его знают, что он нужен русской литературе и русским читателям.

Набоков сам признавал, что русский язык его значительно «заржавел», и русская «Лолита» уступает англоязычному оригиналу

Набоков умер в 1977 году. Перед смертью он сказал сыну о том, что  прожил счастливую жизнь, что он ни о чем не жалеет. И это было действительно так. Жена пережила его на 13 лет и успела дать интервью биографам Набокова. И уже при ее жизни в Советском Союзе были опубликованы все русские романы Набокова, некоторые с цензурными купюрами – что он там говорил о Ленине, например, – ничего хорошего, естественно. Но она, Вера Набокова, успела это застать.

О Набокове написано очень много. Набоков написал очень много. Что я могу порекомендовать прочитать. Из романов, прежде всего, субъективно, то, что я больше всего люблю: «Защита Лужина», «Приглашение на казнь», «Дар», «Пнин», очень трогательный роман о русском преподавателе в американском университете.

А из книг, написанных о Набокове, прежде всего, это огромная двухтомная биография Брайана Бойда – она переведена на русский. И книга лучшего русского набоковеда, который сейчас проживает в Америке, Александра Долинина,  «Истинная жизнь писателя Сирина».

***
Михаил Назаренко, кандидат филологических наук, доцент кафедры русской филологии Института филологии Киевского университета имени Тараса Шевченко.